О советском прошлом

Споры о советском прошлом снова ожили сейчас по многим причинам.

И потому, что сама нынешняя война с новой силой поставила вопрос: кто мы и куда идём?

И потому, что перед глазами — страшный пример надрывной декоммунизации на Украине, только ею они не с «красным проектом» боролись, а с русскими.

Она была частью их русофобии.

А вперемешку с ухудшающимся уровнем жизни на Украине и её безыдейностью декоммунизация там у многих вызывала только обратный эффект — ностальгию по советскому прошлому.

В этом, мне кажется, и причины в том числе недавнего мелитопольского почина вернуть улицам советские имена, причём местами имена откровенных красных карателей, — это всё ответ на грубую и русофобскую украинскую декоммунизацию.

Понимаю, что и в 1990-е годы либеральный поклёп на СССР был настолько же лжив и оголтел, что через время вызвал обратный эффект — симпатии к советскому времени и неприязнь к антисоветчикам и либералам, сумевшим, оказавшись у руля страны, только разрушать.

Я понимал, что мы ищем точку опоры в советском прошлом ещё и потому, что о дореволюционной России — её силе, мощи, красоте и смыслах — у живущих сейчас крайне мало знаний, да и всё советское очень постаралось, чтобы ту часть нашей истории максимально оболгать и засмеять, чтоб о царе, кроме как с иронией, и сказать никто не смог.

В результате сегодня нам в качестве идеологии, без которой мы всё равно не сможем, предлагают «примирить красных и белых» в одно розовое.

Но многие явно выпадают из этой раскраски.

Я вот православный христианин.

Мои политические взгляды, если их можно так назвать: земное Отечество — образ Небесного.

Это значит, что оно мне дорого, как дорога вечность, что для него можно жить и за него можно умереть. Это значит, что я буду не принимать всё, что мешает моему земному Отечеству быть этим образом Небесного, что мешает чистоте и спасению души человека и жизни с Богом: ложь о Церкви и вообще любую ложь, доступный порок, лживых идолов, кумирни, мавзолеи, названия улиц в честь тех, кто убивал святых, и памятники им, не принимать коррупцию, подлость, всё то, что унижает человека, всё то, что оскорбляет женщину, семью, Бога... любой грех.

Это же моё представление о земном Отечестве как образе Небесного будет во мне всегда растить ненависть к революции. Потому что любая революция — это бунт против Бога. Потому что первый революционер — дьявол. Потому что последствия любой революции — десятилетия ада.

Один раз моё земное Отечество уже не сумело быть образом Небесного и стало отпадать от Бога, за это пренебрежение святыней — православием — Господь попустил случиться страшной русской катастрофе 1917 года.

И относиться к этому иначе, как к трагедии, я никогда не смогу: мы до сих плаваем на обломках того кровавого кораблекрушения и всё никак никуда не причалим.

Я понимаю, что то, что симпатично в советском прошлом большинству ностальгирующих — чистота, товарищество, культура, труд, сила, стабильность (или её иллюзия), — то чаще всего симпатично и мне, и любому русскому, потому что по духу своему послевоенное советское только называлось советским, а было уже русским.

И от крушения страны в 1991-м и всего следующего безвременья и вымирания мне так же больно. Но я вижу в этом крушении не крушение «красного проекта», а крушение исторической России, логичный итог 1917-го и попытки построить страну без Бога: первое же совсем безбожное поколение страну и потеряло.

В результате всей этой бесовской многоходовки мы сейчас оказались у опасной черты: за понятной симпатией к советскому прошлому не увидеть подлинных причин катастрофы революции и не распознать в советском 70-летии кровавый плен.

А значит, и выводов из этого плена не сделать — что наши отцы были в него ввержены за отступление от Бога.

Не понять это — значит снова быть обречёнными оказаться в плену, и в ещё большем.

 

Источник