В послевоенный период доступ в СССР для иностранцев был ограничен. Буквально единицам удалось попутешествовать по стране и сложить собственное мнение о Москве. Воспоминания тех, кому удалось преодолеть «железный занавес» - это кладесь впечатлений, которые мы можем прочувтвовать спустя года.
Роберт Робинсон, единственный афроамериканский рабочий завода Форда в Детройте, приехал в СССР в 1930 году — и остался в стране на 40 лет, после того как в 1934 году не смог продлить свой американский паспорт.
После возвращения на родину ему потребовался год, чтобы «перестать в страхе подбегать к окну посреди ночи и бояться увидеть за ним зимнюю Москву».
Впечатления от пребывания в Москве, в том числе и период «ежовщины» в СССР, американец описал в автобиографии. Тогда, по словам иностранца, люди жили, как в осажденном городе: «Москва погрузилась во мрак. Кажется, я не видел ни одного счастливого лица, ни одной улыбки. Повсюду воцарилось уныние — на улицах, в ресторанах, в моем цеху и на заводе. Вскоре, однако, случилось невероятное — арестовали самого Ежова. Я был в цеху, когда об этом объявили по радио. Все прекратили работу и молча смотрели друг на друга. Трудно было поверить в то, что Ежов потерял власть».
Робинсон описал реакцию русских на вторжение немцев на их территорию в 1941 году. По его словам, известие о начале войны пришло в тот момент, когда граждане наконец стали свыкаться с идеей немецко-советской дружбы. Факт вторжения показался им невероятным. Они не хотели верить своим ушам:
Он отмечал, что тогда тысячи людей — мужчины, женщины и дети, старые и молодые, даже коммунисты — устремились в церковь: «Я шел на занятия в Машиностроительный институт, но не удержался и присоединился к людскому потоку. В церкви всем раздавали свечи. Кто-то молил Бога о прощении, а кто-то просил заступиться за страну в тяжелое для нее время испытаний».
Робинсон, что неудивительно, часто привлекал внимание москвичей. Например, когда он оказался на одном из железнодорожных вокзалов, то раскрыл свой сундук с одеждой.
В автобиографии он также рассказал о том, что в общественных местах его часто останавливал дежурный милиционер и устраивал допрос: «Стоя перед ним, я неизменно испытывал страшное унижение. Он смотрел на меня так, словно я какое-то удивительное животное, вероятно сбежавшее из зоопарка. Милиционер записывал мое имя и место работы, после чего звонил на завод, чтобы проверить мои показания».
Роберт Робинсон застал и кончину Сталина. По словам американца, в тот момент Москва, увешанная траурными венками, плакала, а тишину на улицах нарушала лишь траурная музыка, лившаяся из репродуктора.
Впечатления от пребывания в Москве, в том числе и период «ежовщины» в СССР, американец описал в автобиографии. Тогда, по словам иностранца, люди жили, как в осажденном городе: «Москва погрузилась во мрак. Кажется, я не видел ни одного счастливого лица, ни одной улыбки. Повсюду воцарилось уныние — на улицах, в ресторанах, в моем цеху и на заводе. Вскоре, однако, случилось невероятное — арестовали самого Ежова. Я был в цеху, когда об этом объявили по радио. Все прекратили работу и молча смотрели друг на друга. Трудно было поверить в то, что Ежов потерял власть».
Робинсон описал реакцию русских на вторжение немцев на их территорию в 1941 году. По его словам, известие о начале войны пришло в тот момент, когда граждане наконец стали свыкаться с идеей немецко-советской дружбы. Факт вторжения показался им невероятным. Они не хотели верить своим ушам:
Он отмечал, что тогда тысячи людей — мужчины, женщины и дети, старые и молодые, даже коммунисты — устремились в церковь: «Я шел на занятия в Машиностроительный институт, но не удержался и присоединился к людскому потоку. В церкви всем раздавали свечи. Кто-то молил Бога о прощении, а кто-то просил заступиться за страну в тяжелое для нее время испытаний».
Робинсон, что неудивительно, часто привлекал внимание москвичей. Например, когда он оказался на одном из железнодорожных вокзалов, то раскрыл свой сундук с одеждой.
В автобиографии он также рассказал о том, что в общественных местах его часто останавливал дежурный милиционер и устраивал допрос: «Стоя перед ним, я неизменно испытывал страшное унижение. Он смотрел на меня так, словно я какое-то удивительное животное, вероятно сбежавшее из зоопарка. Милиционер записывал мое имя и место работы, после чего звонил на завод, чтобы проверить мои показания».
Роберт Робинсон застал и кончину Сталина. По словам американца, в тот момент Москва, увешанная траурными венками, плакала, а тишину на улицах нарушала лишь траурная музыка, лившаяся из репродуктора.
Свежие комментарии